© 1976, Р.А. Будагов
Академик Лев Владимирович Щерба - один из самых крупных и самых ярких русских лингвистов первой половины нашего столетия. Было что-то не совсем обычное в самом облике этого ученого: исключительная простота в обращении, скромность, врожденное личное обаяние. При первом знакомстве со Львом Владимировичем все это сначала поражало, а затем, через некоторое время, становилось естественным и органичным.
1.
В неопубликованной автобиографии Л.В.Щерба так очертил круг своих научных интересов: "Теория языка вообще. Занимался особенно много фонетикой, лексикологией, отчасти синтаксисом...". В этом признании особенно характерна "теория языка вообще". Действительно, каким бы частным вопросом того или иного языка Лев Владимирович ни занимался, он всегда умел подходить к конкретному лингвистическому материалу с позиций общей теории языка. Вместе с тем в своей автобиографии Лев Владимирович перечислил далеко не все области науки о языке, которые его интересовали. Дополнительно назовем теорию грамматики, лексикографию, взаимодействие языков, структуру живой (звучащей) речи, соотношение языка и действительности, языка и мышления, методику преподавания русского и других языков. Впрочем, многие из этих проблем и разделов лингвистики могут быть отнесены к "теории языка вообще", выделенной самим автором1.
Самая характерная черта Щербы - органическое сочетание интересов к теории языка с интересами к практике функционирования того или иного конкретного языка. Это следует особо подчеркнуть, так как многие лингвисты-теоретики последних десятилетий до сих пор нередко пренебрежительно относятся к практике, к практическим вопросам изучения отдельных языков. Известно, например, что теоретические построения такого лингвиста, как датский ученый Луи Ельмслев (1899-1965), до сих пор никому не удалось ни проверить на практике, ни применить к какому-либо конкретному языку.
Теория Л.В.Щербы строилась на совершенно иных основаниях. Ученый всегда пристально следил за тем, чтобы его теоретические построения не только способствовали более глубокому пониманию природы и функций языка, но и помогали практике. Теоретические размышления Льва Владимировича, весьма значительные и интересные сами по себе, вместе с тем создавали основу для построения курсов фонетики и грамматики, лексики и лексикографии отдельных языков.
Другая, не менее важная, особенность творчества Щербы обнаружилась в постоянном стремлении ученого сочетать научные разыскания с разысканиями в области литературной нормы русского и других языков, которыми он занимался. "Когда чувство нормы, - писал Лев Владимирович, - воспитано у человека, тогда-то он начинает чувствовать всю прелесть обоснованных отступлений от нее у разных хороших авторов. Я говорю обоснованных, потому что у плохих авторов отступления бывают часто недостаточно мотивированы внутренним содержанием - поэтому-то эти авторы и считаются плохими"2.
Л.В.Щерба считал, что норма каждого литературного языка нуждается в теоретическом обосновании. Он не разделял концепции тех лингвистов, которые до сих пор противопоставляют научные исследования языка и исследования, посвященные осмыслению его нормативных тенденций в определенную эпоху. Разыскания этого второго рода часто выносятся за пределы лингвистики. Так, например, видный современный французский ученый А.Мартине, защищая тезис, согласно которому "лингвистика - наука без предписаний", считает, что интерес к норме литературного языка мешает ученому объективно анализировать лингвистические факты, мешает беспристрастно наблюдать, "как и что говорится в действительности, с тем, чтобы указывать, как и что следует сказать"3.
Л.В.Щерба всем своим творчеством опровергал подобное заключение. Он неоднократно показывал, как чисто научные исследования разных сторон языка подводят ученого и к более глубокому пониманию нормативных тенденций этого же языка. Сама норма может быть правильно истолкована лишь при учете условий ее же исторического сложения. Лингвистические рекомендации вовсе не обязательно должны превращаться в "предписания", как это предполагает А.Мартине. Да и "предписания", если они формулируются в результате тщательного изучения данного языкового явления, обычно утрачивают свой одиозный характер и преследуют те же цели, что и беспристрастный анализ.
Л.В.Щерба широко пользовался методом лингвистического эксперимента, который он сам же обосновал в специальном этюде4. По мысли ученого, эксперимент можно проводить прежде всего на материале живых языков, особенно в их "звучащем виде". Поэтому Щерба особенно интересовался разговорной речью, диалогом, интонацией, фонетикой.
Эксперимент может быть не только положительным (так говорят), но и отрицательным (так не говорят). При этом Щерба решительно отводил доводы скептиков, обычно сводящиеся к сомнениям такого рода: а мало ли что может показаться исследователю при самонаблюдении, которое всегда субъективно. Парируя доводы своих оппонентов, Лев Владимирович считал, что самонаблюдения в сфере языка и речи могут быть вполне объективны, ибо "индивидуальная речевая система является лишь конкретным проявлением языковой системы".5
Щерба всегда рассматривал язык прежде всего в его человеческой сущности: сами люди когда-то "выработали" языки, на которых они говорят, выражают мысли и чувства, общаются друг с другом и тем самым - вольно или невольно - шлифуют и развивают свои же языки, "приспосабливают" их к новым условиям жизни, к требованиям более высокой культуры. Люди не стоят в стороне от своих языков, они своеобразно воздействуют на их развитие и их функционирование. Л.В.Щерба всегда интересовался видами и способами воздействия людей на язык их повседневного общения. Но если так в жизни, то так должно быть и в науке. Поэтому, по мнению ученого, в лингвистике можно "двигаться" не только от форм к их содержанию, но и от содержания, от понятийных (логических) категорий к видам и способам их выражения в том или ином языке.
Эти соображения обусловили учение Щербы об активном и пассивном синтаксисе, об алфавитных и "идеологических" словарях. Если, например, в алфавитном словаре слова располагаются в простой алфавитной последовательности, то "идеологический" лексикон осложняет проблему. При составлении подобного словаря перед исследователем возникает другая задача: какими средствами передается, например, идея счастья или идея несчастья в данном языке? Здесь могут быть и синонимы, и синонимические словосочетания, и ассоциации слов по более далеким точкам соприкосновения, и многое другое. Алфавитная последовательность слов в этом случае оказывается непригодной. Группировка формальная осложняется группировкой содержательной, которая, в свою очередь, оказывается в зависимости от мыслей и чувств людей, живущих в определенную эпоху и в определенном обществе. Человеческая природа языка здесь напоминает о себе настойчивее, чем при формальной классификации тех или иных лингвистических явлений.6
Хотя положение об "идеологических" или (точнее) идеографических словарях было известно задолго до Щербы, ученый сумел внести в его разработку много нового: он показал, в частности, в каких противопоставлениях должен находиться "идеологический" словарь к словарям толковому, энциклопедическому, историческому, переводному и другим. Не менее интересны соображения ученого и о выборе "опорного слова" в "идеологическом" лексиконе.
Когда физик, подчеркивал Щерба, успешно изучает физику, он становится физиком, но "в результате изучения, например, английского языка человек не только не становится лингвистом вообще, но не становится даже и англистом. Чтобы стать англистом, конечно, надо... практически овладеть языком, но этого мало: надо во всяком случае понять механизм этого владения, что невозможно без некоторого исторического подхода и без некоторого знакомства с теоретической лингвистикой".7
К этой мысли Л.В.Щерба любил возвращаться в разной связи. Ученый прекрасно понимал различие между современным состоянием языка и его историей. Внимание к "историческому подходу" вовсе не означало, что подобным различием он иногда пренебрегал. Речь шла о другом: об активной позиции говорящего, и тем более лингвиста, по отношению к изучаемому им языку. "Можно прожить, например, в Париже целый месяц и по-настоящему не услышать французского языка"8, - пояснял свою мысль Л.В.Щерба. Все дело в том, стремится или не стремится человек услышать и понять звучащую вокруг него речь, какова позиция говорящего, слушающего, обучающегося. Роль подобной активной позиции должна возрастать тем больше, чем больше у тех или иных людей возникает желание или необходимость изучить незнакомый или малознакомый язык.
2.
Весьма интересны и мысли Л.В.Щербы, непосредственно относящиеся к грамматике, лексике и фонетике.
"Едва ли, - писал Л.В.Щерба, - мы потому считаем стол, медведь за существительные, что они склоняются: скорее, мы потому их склоняем, что они существительные. Я полагаю, что... функция слова в предложении является всякий раз наиболее решающим моментом для восприятия".9
В этих немногих словах намечена целая программа функционального истолкования грамматики. В одних языках существительные могут склоняться (например, в большинстве славянских языков), в других - не склоняться (например, в большинстве романских языков), однако и в тех и в других языках сама категория имени существительного от этого нисколько не расшатывается. Следовательно, чисто формальный грамматический признак (изменение имени по падежам), сколь бы он ни был важен, все же оказывается в зависимости от признака функционального - от роли данного слова в словосочетании или в предложении. Поэтому, хотя в одних языках (флективных) имена, обозначающие, например, стол или медведь, обычно склоняются, а в других языках (аналитических) - обычно не склоняются, подобные различия, сами по себе весьма существенные, все же не меняют общей функции имен существительных в различных языках. Функциональный признак в грамматике оказывается признаком ведущим, решающим.
Опираясь на подобное функциональное осмысление грамматики, Щерба и пришел к заключению, обобщенному им самим в образном примере: мы не потому "считаем стол, медведь за существительные, что они склоняются...". Прежде всего функция подобных слов определяет их положение в грамматике.
Уже в 20-х годах Л.В.Щерба осуждал метод преподавания грамматики в школе, который опирался на сближение конструкций типа хочу читать и мне холодно и на разъединение конструкций типа конь бежит и конь бежал.
В первом случае сближение мотивировалось так: между словами нет прямой морфологической зависимости, они сочетаются между собой простым соположением (хочу читать; мне холодно). Во втором морфологическая зависимость бесспорна, хотя и различна: существительное сочетается с определенным личным окончанием глагола (конь бежит, но нельзя конь бежишь или конь бегу). В случае же с прошедшим временем глагола морфологическая иррадиация вызывается категорией рода существительного конь: конь бежал, но лошадь бежала. В результате два таких сочетания, как конь бежит и конь бежал, разъединяются, а такие, как хочу читать и мне холодно, сближаются.10
В подобного рода грамматических рассуждениях Л.В.Щерба усматривал гипертрофию формальных признаков, к тому же еще обособленных от других формальных признаков.
Разумеется, морфологическое различие между конь бежит (роль личных окончаний глагола) и конь бежал (роль родовых окончаний глагола) само по себе очень существенно, но оно не дает никаких оснований, чтобы не видеть других отношений между этими же глаголами: бежит - в парадигме настоящего времени, бежал - в парадигме прошедшего времени. В этом новом ракурсе конь бежит и конь бежал уже не разъединяются, а сближаются. Нельзя не считаться и с семантическими связями между бежит и бежал. Всего этого не учитывает грамматист, односторонне разъединяющий конь бежит и конь бежал и столь же односторонне (тоже лишь по одному, чисто формальному признаку, вырванному из системы других признаков) сближающий хочу читать и мне холодно.
Всегда ратуя за самое тщательное изучение формальных категорий в грамматике, Л.В.Щерба вместе с тем выступал против формалистической интерпретации подобных категорий, против принципа, согласно которому формальные категории независимо от их функционального и семантического "наполнения" сами по себе составляют грамматику. Ученый вплотную подошел к столь важному в грамматике, как и в ряде других наук, разграничению понятий формального и формалистического. Если без первого грамматика не может существовать, то второе искажает существо грамматики любого естественного языка.
Все это отнюдь не означало, что Л.В.Щерба хоть в какой-то мере принижал значение абстрактных категорий. Ученый великолепно понимал их роль в грамматике. Однако, по мысли Щербы, всякая грамматическая абстракция - это не пустая абстракция, а результат обобщения того или иного конкретного материала в естественных языках, бытующих на нашей планете. В этом отношении естественные языки народов мира принципиально отличаются от искусственных языковых моделей, создаваемых для той или иной чисто технической цели.
В своих университетских лекциях Л.В.Щерба любил пояснять эту мысль примером, впоследствии ставшим знаменитым у его слушателей. Пример опирался на выдуманное лектором сочетание искусственных "слов" - глокая куздра. Хотя таких "слов" в русском языке нет, но всякий русский человек в аналогичных случаях скажет, что глокая - это какое-то прилагательное, куздра - какое-то существительное. Очевидно и другое: глокая согласовано в роде и числе с куздра, которое представляется нам существительным женского рода единственного числа.
Как же все это происходит? Быть может, между естественными языками человечества и выдуманными "языками" вообще нет принципиальных различий? Щерба убедительно показывает, что подобное заключение было бы совершенно ошибочным. Дело в том, что глокая куздра - это лишь искусственная абстракция от вполне реальных и живых слов русского языка: глокая своей морфологической структурой в какой-то степени напоминает нам прилагательные большая, черная, белая, шумная, стремительная, медленная и т.д., а куздра - существительные задира, секира, лира, гора, прожора, кожура, фигура и очень многие другие реальные слова русского языка. Следовательно, абстракция выдуманного словосочетания глокая куздра как бы вырастает из вполне естественных, живых слов конкретного языка. Абстракция первого рода была бы невозможной без абстракции второго рода, опирающейся на сумму реальных слов. В тех же языках, в которых прилагательное никогда не согласуется в роде и числе с именем существительным, образование типа глокая куздра утратило бы свои ассоциации и тем самым "потухло" бы и грамматически.
Не менее интересны и плодотворны мысли Л.В.Щербы в области лексики и семасиологии. И здесь, как и всегда у нашего ученого, теоретические построения базируются на разнообразном практическом опыте: участии в составлении академического словаря русского языка, работе над русско-французским словарем и т.д. В итоге - прекрасная теоретическая статья "Опыт общей теории лексикографии".
Л.В.Щерба всегда сетовал на тех ученых, которые пренебрежительно относились к составлению разнообразных словарей, считая, что это дело практиков, а не теоретиков. Между тем, чтобы создать хороший толковый словарь или словарь двуязычный, составитель должен не только понимать природу слова, но и "чувствовать" язык во всем его многообразии, в его статике и динамике. Щерба практически показывал огромное семантическое многообразие русской лексики. Достаточно напомнить лишь следующие факты: глагол играть в соответствующем выпуске "Академического словаря" (1935), составленном Львом Владимировичем, занимает около двух печатных листов, а союз и - печатный лист, существительное игла - около восьми страниц и т.д.
Работая над разными словарями, Щерба стремился глубже осмыслить проблему многозначности слова. Известно, что подавляющее большинство слов любого современного живого языка, имеющего многовековую историю и богатую литературную традицию, отличается многозначностью. Вместе с тем многозначность слова осложняет проблему соотношения между словами и понятиями. Опыт практической работы над лексиконами разных языков помог Льву Владимировичу глубже подойти к самой проблеме многозначности (полисемии). Он считал, что слово - это сложное единство материального (звуки, формы) и идеального (значения).
Вместе с тем Щерба учитывал и другой фактор - специфику чисто словарных значений каждого слова. "Прямая линия, - писал он, - определяется в геометрии как кратчайшее расстояние между двумя точками. Но в литературном языке это... не так. Я думаю, что прямой мы называем в быту линию, которая не уклоняется ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз".11
Это замечание весьма существенно в теоретическом плане. Лексика любого языка, отражая сумму знаний данного общества в данный исторический период, вместе с тем не механически сводится к сумме подобных знаний. Она как бы вбирает в себя лишь наиболее обобщенные и вместе с тем наиболее простые результаты подобных знаний, мыслей и чувств.
Иначе и быть не может. В противном случае лингвистика как наука стала бы поглощать все отдельные области человеческой культуры. В действительности этого никогда не происходит, поэтому, возвращаясь к примеру Щербы, прямая (линия) в быту и в лексиконе - это не совсем то, что прямая (линия) в геометрии. Лексика любого языка связана с суммой человеческих знаний, но, разумеется, и сохраняет свою специфику, блестяще показанную нашим автором на простейшем примере с прямой (линией). Мысли Щербы оказались в основе не только его собственных лексикографических разысканий, но и в основе словарной работы, ведущейся во многих странах мира.
На протяжении всей своей научной деятельности Лев Владимирович много и плодотворно занимался фонетикой и фонологией. При этом он постоянно подчеркивал, что фонология невозможна без фонетики, а фонетика обогащается идеями фонологии. Если сравнить, например, два русских слова точка и дочка, то следует признать, что эти слова различаются: по своему значению, по своему происхождению, по своему звуковому составу (в слове точка начальный согласный оказывается глухим, а в слове дочка - звонким). Этот элементарный пример показывает, что звуки речи в системе других средств и категорий языка могут выполнять смыслоразличительную функцию. Щерба и стремился выяснить, как обнаруживается эта функция звуков речи в разных языках и в разных, нередко очень сложных, фонетических условиях. Звуки речи "в ранге" смыслоразличительных средств языка выступают как фонемы.
Л.В.Щерба был необычайно своеобразным и ярким ученым. Сам он считал себя учеником проф. И.А.Бодуэна де Куртенэ, но вместе с тем во многом и напоминал и не напоминал своего учителя. Если тематика некоторых разысканий Щербы близка тематике Бодуэна, то вместе с тем Льву Владимировичу было чуждо постоянное сближение живых языков народов мира с искусственными языковыми построениями (искусственными моделями), которое проводилось Бодуэном. Лев Владимирович гораздо тоньше чувствовал и понимал живые языки в их конкретной "данности", чем Бодуэн.
Книги и статьи академика Л.В.Щербы - это драгоценное наследие русской лингвистической мысли, которое сохраняет все свое значение и в наши дни. Живо, очень просто и изящно написанные, эти книги и эти статьи до сих пор читаются с огромным интересом. В работах Л.В.Щербы теория неотделима от практики, а практика, в свою очередь, обогащает и развивает теорию.
Примечания
1 Некоторые работы Л.В. Щербы были собраны в трех его сборниках: "Избранные работы по русскому языку" (М.: "Просвещение", 1957), "Избранные работы по языкознанию и фонетике" (Изд-во ЛГУ, 1958) и "Языковая система и речевая деятельность" (Л.: "Наука", 1974). См. также сборник "Памяти академика Льва Владимировича Щербы". Изд-во ЛГУ, 1951.
2 "Русский язык в школе", 1939, № 1, с. 10.
3 Сб. "Новое в лингвистике", вып. 3. М.: ИЛ, 1963, с. 369.
4 См. Л.В. Щерба. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании. "Изв. АН СССР", отд. обществ, наук, 1931, № 1.
5 Там же, с. 123.
6 "Избранные работы по языкознанию и фонетике", с. 77-84.
7 Л.В. Щерба. Преподавание иностранных языков в средней школе. М.-Л., 1947, с. 11.
8 Там же, с. 18.
9 "Избранные работы по русскому языку", с. 64.
10 См. рецензию Л.В.Щербы на книгу М.Н.Петерсона "Введение в языкознание" в журн.: "Русский язык в школе", 1930, № 5, с. 196-200.
11 Л.В. Щерба. Как надо изучать иностранные языки. М., 1929, с. 52-53.
Источник: Будагов, Р.А. Человек и его язык. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976. - C. 343-352.
Раздел(ы): Библиотека, Л.В. Щерба | Добавлено 2 октября 2005 г.